Как уже писала «Православная народная газета», совсем недавно по телеканалу «Россия» был показан фильм «Чужая земля» , выпущенный под руководством известного кинорежиссера и общественного деятеля Никиты Сергеевича Михалкова. Это явление не прошло безследно. Удары и слева и справа посыпались на автора ленты как из рога изобилия. Одни, в частности представители новоявленных российских либералов, упрекали автора в очернении жизни русского народа, непонимании глобальных процессов в жизни села, и в частности крестьянства, другие заявили, что автор не является специалистом в области сельского хозяйства и поэтому усомнились в объективности его анализа жизни на селе, третьи увидели в его биографии и жизни таких же «бар» причины бедствия страны. А некоторые стали сетовать на отсутствие колхозов — порождение строительства коммунизма в нашей православной стране — и разглагольствовать о том, что только общественный характер товарно-денежных отношений на селе и власть народа способны возродить крестьянство и сделать его хозяином земли.
Чтобы разобраться в причинах плачевного положения в сельском хозяйстве, наша редакция намерена опубликовать серию аналитических материалов по этой проблеме.
Тему первой статьи этой серии подсказал печальный юбилей — 80-летие завершения массового раскулачивания крестьянства. Именно 80 лет назад новые устроители жизни русского народа завершили в основном невиданную в истории акцию геноцида русского народа, который был скрыт за ширму «коллективизации сельского хозяйства». Об этом свидетельствовало проведение в 1933 году первого Всесоюзного съезда колхозников-ударников.
Механизм и последствия этого процесса до сих пор не получили должного историко-правового осмысления. Ясно одно — коллективизация стала своеобразным завершением революционного переворота 1917 года.
Выдающийся русский мыслитель и правовед И. А. Ильин, размышляя о характере национальной катастрофы, постигшей Россию в ХХ столетии, справедливо заметил: «Русский человек, начавший революцию в качестве инстинктивно-индивидуализированного бунтовщика, заканчивает ее в качестве инстинктивно и духовно-коллективизированного раба. Большевизм был только соблазном; настоящим замыслом был коммунизм. Надо было взбунтовать русского гражданина, чтобы превратить его в крепостного крестьянина».
+++
Безсмысленные и невиданные, с точки зрения мыслителя, действия власти на самом деле имели глубокий смысл и внутреннюю логику. Причины и характер безпрецедентной в истории ХХ века трагедии 1932–1933, которую чаще всего называют «голодомором», невозможно понять без должной оценки социально-политических процессов, происходивших в Советском Союзе накануне и во время коллективизации. В 1918–1926 в стране сформировался новый господствующий класс, удерживавший политическую власть и обезпечивавший свое привилегированное положение при помощи диктатуры одной партии и репрессий. Этот класс бюрократии Коммунистической партии (к 1930–1932 – примерно 150 тыс. человек), в который входили руководители (секретари) партийных организаций, работники центрального аппарата и органов управления партии, а также руководители карательных органов государственной безопасности, получил название номенклатуры (от латинского, nomen – имя). В результате продовольственных кризисов 1927–1928 стало очевидно, что сосуществование свободного предпринимателя, в первую очередь производителя продовольствия, и номенклатуры Коммунистической партии – невозможно. Свободный предприниматель всегда бы представлял угрозу для столичных большевиков своей способностью определять положение дел на продовольственном рынке, оказывая решающее влияние на снабжение городов. Сталину, в отличие от Бухарина, в 1928 стало понятно: «советская власть» повисла на волоске, ее надо спасать решительно и немедленно. После 1928 дальнейшее удержание власти номенклатурой и ее физическое самосохранение были возможны только при условии создания такой системы производства, в основу которой был бы положен принудительный труд безправного советского населения. Сохранение любых иных форм экономических взаимоотношений неизбежно бы укрепляло позиции и влияние в стране свободных предпринимателей. В конце концов предприниматель бы вытеснил коммунистов из экономической и политической жизни. Номенклатура была бы отстранена от власти – с неизбежной персональной ответственностью за социалистический эксперимент и совершенные после 1917 преступления, с непредсказуемыми для многих активных членов Коммунистической партии последствиями.
Крестьянин, будучи материально независимым от большевиков, в силу своего своеобразного отношения к жизни не мог стать послушным «винтиком» интернационально-социалистического общества с планово-распределительной экономикой. Не стал бы он безропотно и даром трудиться в интересах сталинской номенклатуры. Следовательно, крестьянин – свободный производитель товарного хлеба и сельскохозяйственной продукции – подлежал либо превращению в прикрепленного к земле и госпредприятию батрака, либо уничтожению. При этом национальность крестьянина не играла никакой роли. Объектом репрессий во время коллективизации должна была стать не национальная, а социальная группа, независимо от географических или региональных границ. Главная причина коллективизации в первую очередь заключалась в стремлении высшей номенклатуры ВКП(б) во главе со Сталиным ликвидировать потенциальную опасность со стороны свободного крестьянина-производителя и создать систему государственной эксплуатации трудоспособного населения – фактически, государственного рабства – ради сохранения своего господствующего положения в России, завоеванного большевиками в годы Гражданской войны. В СССР к 1929 проживали округленно 154 млн. человек, из которых не менее 130 млн. составляли крестьяне. К 1932 большевики загнали в коллективные хозяйства, ставшие государственными предприятиями по принудительной обработке земли и производству сельскохозяйственной продукции, 61,5 % крестьянских дворов, а к 1937 – 93 %. 5 января 1930 ЦК ВКП(б) вынес постановление, согласно которому коллективизации подлежало «огромное большинство крестьянских хозяйств». 15 января решением Политбюро была образована спецкомиссия во главе с секретарем ЦК В. М. Молотовым, в которую вошли около тридцати представителей номенклатуры ВКП(б), советских учреждений и центрального аппарата ОГПУ. Комиссия Молотова разработала конкретные предложения по «ликвидации кулачества», сводившиеся к следующему:
1) Отмена действия закона об аренде и применении наемного труда – тем самым у «кулаков» ликвидировалась экономическая основа их хозяйства. Они больше не могли пользоваться собственным земельным наделом («аренда») и нанимать односельчан для его обработки («наемный труд»);
2) Насильственное изъятие собственности: орудий производства, скота, хозяйственных и жилых построек, предприятий по переработке сельхозпродукции (мельниц и пр.), продовольственных, фуражных и семенных запасов;
3) Все «кулацкое население» разбивалось на три категории. Отнесенные ОГПУ и местным совпартактивом к I категории («контрреволюционный актив») – этапировались в концлагеря или подлежали расстрелу; отнесенные ко II категории – депортировались в отдаленные местности СССР; отнесенные к III категории – выселялись за пределы колхоза, проводившего раскулачивание.
30 января 1930 предложения комиссии Молотова были оформлены секретным постановлением Политбюро ЦК ВКП(б), ставшего одним из самых важных документов по подготовке и проведению коллективизации. По I категории планировалось этапировать в концлагеря или расстрелять 60 тыс. человек, по II категории планировалось депортировать на север СССР, в Сибирь, на Урал, в Казахстан 245 тыс. человек. При депортации несчастным оставлялись лишь «самые необходимые предметы домашнего обихода, элементарные средства производства» (топор, лопата), «минимум продовольствия». Деньги подлежали конфискации, на каждую семью разрешалось оставить не более 500 р. (т.е. в среднем менее 100 р. на человека, меньше месячной зарплаты). Отобранная у крестьян собственность поступала в фонды колхозов, часть конфискованного получало государство в качестве «возмещения долгов от кулачества». Дома «кулаков» превращались в избы-читальни, помещения сельсоветов, деревенские клубы. На колхозы возлагалась ответственность за засев «кулацкого» земельного надела и сдачу государству соответствующего количества сельхозпродукции. Конфискации подлежали и все вклады «кулаков» в сберкассах. Политбюро приняло решения о закрытии сельских церквей и молитвенных домов, об увеличении штатов ОГПУ и войск ОГПУ, о запрете «кулакам» свободно переселяться из района проживания и распродавать свое имущество, о выделении спецэшелонов для этапирования спецпереселенцев к местам депортации. Вышеперечисленные мероприятия коснулись первоначально зерновых районов, а затем территории всей страны. За период с января по апрель органы ОГПУ арестовали по политическим мотивам 141 тыс. человек (в том числе «кулаков» – 80 тыс.), а за май – сентябрь – 143 тыс. человек (в том числе «кулаков» – 45 тыс.). Всего за 1930 через «тройки» органов ОГПУ прошло почти 180 тыс. человек, из которых около 19 тыс. были осуждены к расстрелу, и около 100 тыс. – к заключению в тюрьмах и лагерях. К концу 1930 в местах лишения свободы в СССР содержались 250 – 300 тыс. человек, кроме того, еще около 160 тыс. находились в лагерях ОГПУ. (Для сравнения: общая численность арестантов всех категорий в местах заключения Российской Империи на 1 января 1911 составляла 174733 человека, в т.ч. политических – 1331 человек). Списки «кулаков II категории» составлялись на общем собрании колхозников и утверждались райисполкомами – исполнительными органами местных Советов. Порядок выселения за пределы колхоза «кулаков III категории» определяли местные исполнительные органы советской власти. Здесь открывался небывалый простор для сведения личных счетов, удовлетворения чувства зависти, мести лодырей и деревенских пьянчуг более хозяйственным соседям.
Массовое раскулачивание на Украине, Северном Кавказе, в Поволжье, Центрально-Черноземном районе, на Урале началось в начале февраля 1930. Выполняя процентную «норму по раскулачиванию», «кулачили» без особого разбора. В Курском округе из 9 тыс. раскулаченных почти 3 тыс. составляли середняки, около 500 – семьи военнослужащих РККА. В Льговском округе более 50 % раскулаченных оказались середняками и семьями красноармейцев. В одном Хоперском округе оказались раскулачены более 3 тыс. середняков и даже 30 бедняков. Холмогорский район за первые 10 дней марта «коллективизировался» с 9 до 93 % (!). Имущество и вещи раскулаченных тут же складывались у церкви и продавались с торгов. Часы, шубы покупали за безценок местные коммунисты и активисты колхоза. Подобные безобразия творились на всей территории страны. Местный колхозный актив, члены ВКП(б) и комсомольцы вместе с представителями райисполкомов, райкомов партии проводили опись имущества, затем семья «кулака», насчитывавшая в среднем от 5–6 до 10–12 человек, выгонялась из дома на улицу с минимальными пожитками и в кратчайший срок в общей колонне таких же несчастных отправлялась на ближайшую железнодорожную станцию. Дорвавшийся до дармового, недоступного ранее добра, колхозный актив отбирал у раскулачиваемых валенки, полушубки, шапки, платки, шали, перины, подушки, посуду, детские игрушки и матрасики – все, что ценилось, вплоть до женского нижнего белья. По выражению одной ретивой коммунистки, участвовавшей в раскулачивании, «оставляли их в чем мать родила». По донесениям органов ГПУ, в Смоленской области лозунгом многих бригад по раскулачиванию стали слова: «Пей и ешь – все наше!» В одном из пронзительных свидетельств рисуется следующая картина раскулачивания в средней полосе РСФСР: «Было мне тогда четыре года, когда пришли раскулачивать моих родителей. Со двора выгнали всю скотину и очистили все амбары и житницы. В доме выкинули все из сундуков, отобрали все подушки и одеяла. Активисты тут же на себе стали примерять отцовские пиджаки и рубашки. Вскрыли в доме все половицы, искали припрятанные деньги и, возможно, золото. С бабушки (она мне приходилась прабабушкой, ей было больше 90 лет, и она всегда мерзла) стали стаскивать тулупчик. Бабушка, не понимая, чего от нее хотят активисты, побежала к двери, но ей один из них подставил подножку, и когда она упала, с нее стащили тулупчик. Она тут же и умерла. Ограбив нас и убив бабушку, пьяные уполномоченные с активистами, хохоча, переступили через мертвое тело бабушки и двинулись к нашим соседям, которые тоже подлежали раскулачиванию, предварительно опрокинув в печи чугуны со щами и картошкой, чтобы мы оставались голодными. Отец же стал сколачивать гроб из половиц для бабушки. В голый и разграбленный наш дом пришли женщины и старушки, чтобы прочитать молитвы по новопреставленной рабе Господней. Три дня, пока покойница лежала в доме, к нам еще не раз приходили уполномоченные, всякий раз унося с собой то, что не взяли ранее, будь то кочерга или лопата. Я сидела на окне и караулила – не идут ли опять активисты. И как только они появлялись, быстро стаскивала со своих ног пуховые носочки, которые мне связала моя мама, и прятала под рубашку, чтобы их у меня не отняли. В день, когда должны были хоронить бабушку, в наш дом ввалилась пьяная орава комсомольцев. Они стали всюду шарить, требуя у отца денег. Отец им пояснил, что у нас уже все отняли. Из съестного в доме оставалось всего килограмма два проса, которое мама собрала в амбаре на полу. Его рассыпали в первый день раскулачивания из прорвавшегося мешка, который тащили пьяные комсомольцы. Пока они рылись в доме, мама незаметно сунула в гроб, под голову мертвой бабушки, наш последний мешочек с просом. Активисты, не найдя в доме денег, стали их искать в гробу у покойницы. Они нашли мешочек с просом и забрали его с собой». Для крестьян, сочувствовавших раскулаченным или сопротивлявшихся коллективизации, чье материально-имущественное положение никак не позволяло их хозяйства считать «кулацкими», колхозным активом был придуман специальный ярлык: подкулачник. Как легко догадаться, подкулачником мог стать каждый крестьянин, если в отношении его лояльности советской власти и колхозному строительству существовали какие-то сомнения. Начальник ГПУ Украины Б. А. Балицкий в письме от 25 февраля 1930 на имя Г. К. Орджоникидзе писал, что при проведении раскулачивания в Николаевском округе некоторые коммунисты и комсомольцы отказывались от проведения раскулачивания, «а один комсомолец сошел с ума при проведении этой операции». Прочитав сообщение, Орджоникидзе пометил: «Интересное письмо». Сталин написал сверху: «В архив». На узловых станциях мужиков, детей, женщин, стариков и старух грузили, словно скот, в товарные теплушки и отправляли в Среднюю Азию, Казахстан, Коми, на Урал, в Сибирь. Везли неделями без хлеба, пищи и воды, по приезде поселяли в голую степь и предлагали устраиваться как угодно. Работы, медицинской помощи, жилья, продуктов – ничего не было, раскулаченные в спецпоселках умирали сотнями, особенно маленькие дети и старики. В каждом спецпоселке жило не более 120–130 семейств. В качестве жилых помещений использовались примитивные бараки. Строительство одного барака обходилось в 5–7 руб. на человека. В бараке размещались 200–300 человек на трех–пятиярусных нарах. Кухня полагалась на 6 бараков, баня на 10, но в действительности установленная норма не соблюдалась. Жилье строилось медленно. Так, к сентябрю 1930 в Северном крае было построено менее 2% (!) требовавшегося для спецпереселенцев жилья. Это значит, что с зимы 1930 люди жили на улице, в землянках, шалашах, сараях, в лесу, на болотах и вымирали тысячами. О том, в каких условиях приходилось жить спецпереселенцам, можно судить по донесениям инспекторов в Наркомздрав и НКВД, сделанным в марте 1930 при посещении спецпоселков Вологодской и Архангельской областей (Северного края): «Некоторые пункты расселения в городах не пригодны для жилья (“Биржевая ветка” в Архангельске – складское помещение с просвечивающимися стенами в одну доску-тесовку, абсолютно без окон, холодное). На периферии бараки совершенно не приспособлены для жилья семьями с малыми детьми – с земли снег не убран, первые нары на земле (снегу), крыша просвечивает (положены не вплотную жерди, сверху еловые ветви и засыпаны мерзлой осыпающейся землей). Крыша начинается от земли. Отопление недостаточное: две железные печи-времянки на барак… Полов нет». На место в 1,5 м шириной, 1,25 м высотой и 2 м длиной размещали по 4–5 человек! Из скудной зарплаты спецпереселенцев вычиталось 25 % (с 1931 – 15 %) на содержание оперчекистских комендатур, занимавшихся поддержанием режима спецпереселения. Сталинское государство обязывало спецпереселенцев содержать свою собственную каторгу. Более половины трудоспособных переселенцев использовалось на лесозаготовках, прочие – в промыслах и сельском хозяйстве, были и такие, кто работал на золотодобыче, в апатитовых рудниках, в рыболовном хозяйстве, на раскорчевке леса, строительстве дорог, колодцев и т. п. Зарплата облагалась всевозможными штрафами и поборами, обычным делом был обсчет. В 1931 г. в Пинежском р-не на лесоразработках за 10-часовой рабочий день мужчина-спецпереселенец получал 85 коп., женщина – 75 коп., подросток – 50 коп. Килограмм хлеба стоил 3 – 4 рубля, мяса – 17 – 20 рублей. Суточная норма продуктов в Сибири на одного спецпереселенца составляла: муки – 200 гр., крупы – 20 гр., сахара – 6 гр., чая – 3 гр., рыбы – 75 гр. Примитивное санитарное обезпечение, тяжелейшие бытовые условия, мизерные пайки приводили к массовой смертности, в первую очередь умирали дети. В одной больнице Архангельска за 10 дней апреля 1930 умерли от болезней и голода 335 детей спецпереселенцев, и еще 252 ребенка умерли вне больницы. На Урале к концу 1931 один медработник приходился на 2 тыс., одна больница – на 25 тыс., медпункт – на 5 тыс. спецпереселенцев. По ныне опубликованным данным ФСБ РФ, за период с 1930 по 1940 в советских спецпоселках погибли от 1,8 до 2,1 млн. раскулаченных, депортированных в отдаленные местности из разных регионов Советского Союза. Крестьянство ответило на коллективизацию массовыми восстаниями и отчаянным сопротивлением, ставшим очередным витком открытого вооруженного противостояния между властью и обществом, не прекращавшимся после Октябрьского переворота 1917. Доведенные до отчаяния крестьяне создавали повстанческие отряды и группы, нападавшие на бригады раскулачивания и освобождавшие арестованных «кулаков». Отдельные отряды переходили к партизанским действиям. Вооружались повстанцы примитивным оружием, вплоть до охотничьего, но случалось, использовались винтовки, обрезы, сохраненные с 1918–1921. Чрезвычайно затрудняли действия повстанцев недостаток оружия и опытных организаторов. Возглавляли повстанческие группы часто бывшие унтер-офицеры, находившиеся на полулегальном положении белогвардейцы и даже бывшие красные партизаны, потрясенные безчинствами властей. Повстанцы нападали на мелкие подразделения военизированной охраны ОГПУ, местные органы власти и комитеты партии, стремились к установлению связи с бойцами и командирами РККА, изолированными от событий в городских гарнизонах. Против повстанцев использовались подразделения курсантов военных школ, сводные отряды коммунистов и комсомольцев, дивизионы войск ОГПУ. Из регулярных частей РККА формировались сводные отряды, комплектовавшиеся наиболее надежными красноармейцами и командирами, в отношении которых существовала уверенность в их лояльности по отношению к советской власти. Из опасения возможного перехода на сторону повстанцев к боевым действиям из каждого полка (1,5–2 тыс. человек личного состава) привлекались в среднем 200–300 бойцов. Зимой – весной 1930 на Дону, на Кубани, на Тереке, в Западной Сибири и даже в отдельных районах Центрально-Черноземной области происходили открытые вооруженные столкновения между повстанцами и военизированными формированиями советско-партийного актива, усиленных войсками ОГПУ и сводными частями РККА. В вооруженных выступлениях участвовали в разных районах тысячи человек. По данным ОГПУ, за январь – апрель 1930 по стране произошло более 6 тыс. крестьянских выступлений, в которых участвовали почти 1,8 млн. человек. (Для сравнения: к лету 1919 совокупная численность чинов всех Белых армий в России не превышала 600 тыс. человек).
Статистика зарегистрированных повстанческих крестьянских выступлений по отдельным регионам СССР зимой – весной 1930 красноречива. На Украине их было 1895, в Центрально-Черноземной области – более 1 тыс., на Средней и Нижней Волге – 801, на Северном Кавказе – 649, в Московской области – 459, в Западной области СССР – 268, в Белоруссии – 265, в Закавказье – 229, в Узбекистане – 212, в Сибири – свыше 200.
Опасные брожения в частях Красной Армии, среди бойцов и командиров, с тревогой отмечали в ежедекадных сводках Особые отделы ОГПУ. В создавшейся ситуации Сталин был вынужден временно ослабить натиск на деревню, заявив о «добровольности» колхозного движения. В итоге весной – летом 1930 начался фактический развал коллективных хозяйств, связанный с массовым возвращением крестьян к индивидуальному ведению хозяйства. Однако от успеха создания колхозной системы по-прежнему зависела судьба номенклатуры Коммунистической партии. Поэтому в 1931–1932 принудительная коллективизация продолжалась. На этот раз на местах шире практиковались превентивные аресты потенциальных организаторов сопротивления и последовательные меры по ужесточению налогового бремени по отношению к единоличникам. Становилось все более очевидно, что главное сопротивление мероприятиям советских и партийных органов оказывается населением в первую очередь в наиболее хлебопроизводящих районах страны, а также районах, бывших эпицентрами антибольшевистского сопротивления в 1918–1920. В начале 1970-х годов пенсионер Молотов на вопрос о голоде 1933 ответил цинично и откровенно: «Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат – берегись! Зашибем!» 29 июля 1931 вспыхнуло вооруженное восстание доведенных до отчаяния спецпереселенцев на VII участке Парбигской комендатуры (бассейн р. Чая, притока Оби, Чаинский район, территория нынешней Томской области; в 1931 – район северных комендатур Сиблага), где жили высланные из Кузбасса и Алтая. Около 1,5 тыс. повстанцев захватили одну из поселковых комендатур и продержались до 2 августа, когда сводные отряды милиции, ОГПУ и совпартактива подавили восстание. После восстания в сентябре 1931 в Чаинском районе по заявлению секретаря местного райкома партии А. Осипова 36 тысячам «кулаков и кулачат» выдавали по 100 гр. хлеба на семью (!). Вероятно, во время коллективизации это было одно из первых применений голода как репрессии. Прямым следствием коллективизации стал невиданный голодомор 1932–1933. Номенклатура ВКП(б) задолго до нацистов применила голод как инструмент массовых политических репрессий. В этой связи заслуживают особой акцентации три обстоятельства, которые не позволяют рассматривать в качестве тождественных действия нацистов и руководящего звена большевистской партии. Во-первых, лидерами СССР голод использовался против граждан собственной страны. Во-вторых, голод был организован в мирное время, и никакие специфические трудности характерные для военного периода не могут в данном случае играть оправдательную роль. В-третьих, число жертв довоенного голода 1932–1933 значительно превосходит суммарную численность погибших от голода советских военнопленных (2,2 млн.) и жителей блокадного Ленинграда (1,3 млн.) во время Второй мировой войны. Трудно сказать, когда Сталину пришла в голову мысль о том, что активно сопротивляющиеся коммунистам регионы можно обезкровить путем искусственного голода. Вероятно, определенную пищу для размышлений в этом направлении дали спецсообщения ОГПУ о массовой смертности среди спецпереселенцев в результате мизерной выдачи хлеба или просто прекращения довольствия, как это имело место после Чаинского восстания 1931. Путем непомерных хлебозаготовок планировалось поставить население непокорных областей на грань физического выживания, заставив, таким образом, отказаться от сопротивления насильственному созданию государственных предприятий по обработке земли (колхозов). Косвенным подтверждением подобного рода намерений могут служить слова Председателя Совнаркома (СНК) СССР В. М. Молотова, заявившего на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) летом 1932: «Мы стоим действительно перед призраком голода, и к тому же в богатых хлебных районах». Массовая гибель людей от голода в 1933 на селе была организована сталинской партийно-чекистской номенклатурой непосредственно в результате безжалостных и непомерных хлебозаготовок, проводившихся осенью 1932 и зимой 1932–1933.
Колхозная система позволила большевикам за безценок изымать хлеб из деревни еще более эффективно, чем во время продразверстки 1918–1921. В 1930 партийно-советские органы забрали более 30 % валового сбора зерновых, а в 1931 – уже около 40 %. В 1932 по предложению А. И. Микояна и с согласия Сталина норма изъятия хлеба в зерновых районах была увеличена до 45 %, несмотря на то что урожай 1932 (698,7 млн. ц) был намного меньше урожая 1930 (835,4 млн. ц). В итоге хлебозаготовки 1932 превысили хлебозаготовки 1930 более чем на 30 %, из колхозов и единоличных хозяйств хлеб забирался «под метелку». Летом 1932 голод уже наступил в отдельных регионах, на территории Молдавской АССР голодали 20 тыс. человек. Тогда же голод охватил 127 районов УССР, 10–12 районов Центрального Казахстана, где голодали около 100 тыс. хозяйств. Еще весной здесь умерли почти 15 тыс. казахов. При этом недород в 1932 хотя и имел место, но был значительно меньше недорода 1931. Историк И. Е. Зеленин справедливо указывает, что для грядущего урожая «1932 год с точки зрения погодных условий не предвещал ничего катастрофического». В Поволжье – регионе, наиболее часто подвергавшемся засухам – 1932 и 1933 годы выпадают из перечня засушливых лет (1921, 1924, 1927, 1946). Хотя весна и лето 1932 здесь были традиционно жаркими и местами с суховеями, специалисты оценивали климатические условия как благоприятные для урожая всех полевых культур. Никаких объективных условий для массового мора в стране не существовало, среднего урожая 1932 было вполне достаточно, чтобы избежать голода и выполнить разумные хлебопоставки, тем более что валовый сбор зерновых 1932 (698,7 млн. ц) превысил сбор «неголодного» 1931 (694,8 млн. ц). Но урожай 1932 попал под пресс невыносимых для села хлебозаготовок. Непомерный план выполнялся с огромными трудностями. Ни колхозники, ни единоличники не спешили сдавать хлеб государству, претендовавшему уже не на излишки, а на зимние и весенние запасы личного потребления. В одном из важнейших зерновых районов – в Северо-Кавказском крае – план хлебозаготовок на август 1932 был выполнен всего на 32 %, на сентябрь – на 65 %, а октябрьский оказался почти провален. Аналогичным образом складывалась ситуация на Украине и в Поволжье. 22 октября встревоженные создававшейся ситуацией члены Политбюро приняли решение направить чрезвычайные уполномоченные комиссии по хлебозаготовкам, прибывшие в ноябре на Украину (во главе с Молотовым) и на Северный Кавказ (во главе с Кагановичем). В декабре аналогичная комиссия приступила к деятельности в Поволжье (во главе с Постышевым). В состав комиссий включались безжалостные сталинские выдвиженцы: А. И. Микоян, Я. Б. Гамарник, М. Ф. Шкирятов, Г. Г. Ягода, А. В. Косарев, С. В. Косиор, В. Я. Чубарь, В. П. Затонский и др. В Казахской АССР, входившей в состав РСФСР, чрезвычайные функции фактически выполнял местный крайком ВКП(б) во главе с Ф. И. Голощекиным – одним из организаторов убийства Царской семьи в 1918. В конце 1932 как члены чрезвычайных комиссий, так и представители местных партийно-советских органов руководствовались единственной целью – любой ценой сломить «саботаж» при хлебосдаче и выполнить установленный план. Опубликованные ныне свидетельства и документы заставляют порой усомниться в психической полноценности тех ответственных членов ВКП(б), которые добивались выполнения плановых заданий. К 19 декабря из 13 районов Кубани в Северный Казахстан были выселены 1992 семьи (9442 человека). Затем по инициативе Кагановича подверглось поголовному выселению на Урал и в северные районы СССР население казачьих станиц Полтавской, Медведовской и Урупской. До депортации в станицах проживали 47, 5 тыс. человек, выслали 45,6 тыс. В Вешенском районе (Северо-Кавказский край) уполномоченные крайкома и райкома партии Г. Ф. Овчинников, В. И. Шарапов, А. А. Плоткин и др., добиваясь хлебосдачи, практиковали средневековые пытки, включая пытки раскаленным железом тех, кто уклонялся от хлебосдачи. По свидетельству М. А. Шолохова, 593 тонны хлеба Вешенский район сдал, хотя весь районный урожай 1932 составил всего… около 570 тонн! 4 апреля 1933 в письме на имя Сталина Шолохов безпристрастно описывал, как осуществлялись хлебозаготовки в Вешенском районе: «В Плешаковском колхозе два уполномоченных райкома Белов и другой… колхозников сначала допрашивали, а потом между пальцами клали карандаш и ломали суставы, а затем надевали веревочную петлю и вели к проруби в Дону топить <… > В Грачевском колхозе уполномоченный райкома при допросе подвешивал колхозниц за шею к потолку, продолжал допрашивать полузадушенных, потом на ремне вел к реке, избивал по дороге ногами, ставил на льду на колени и продолжал допрос.
О работе уполномоченного или секретаря ячейки Шарапов (уполномоченный крайкома, директор завода «Красный Аксай») судил не только по количеству найденного хлеба, но и по числу семей, выкинутых из домов, по числу раскрытых при обысках крыш и разваленных печей. «Детишек ему стало жалко выкидывать на мороз! Расслюнявились! Кулацкая жалость его одолела! Пусть, как щенки, пищат и дохнут, но саботаж мы сломим!» – распекал на бюро райкома Шарапов секретаря ячейки Малаховского колхоза за то, что тот проявил некоторое колебание при массовом выселении семей колхозников на улицу. За полтора месяца из 1500 коммунистов было исключено более 300 человек. Исключали, тотчас арестовывали, снимали со снабжения как самого арестованного, так и его семью. Не получая хлеба, жены и дети арестованных коммунистов начинали пухнуть от голода и ходить по хуторам в поисках “подаяния”. По Вешенскому району: хозяйств – 13813. Всего населения – 52069. Число арестованных –3128. Из них приговорено к расстрелу – 52. Выселение из дома и распродажа имущества производились простейше: колхозник получал контрольную цифру сдачи хлеба, допустим, 10 центнеров. За несдачу его исключали из колхоза… Было официально воспрещено остальным колхозникам пускать в своих дома ночевать или греться выселенных. Им надлежало жить в сараях, погребах, на улицах, в садах. Население было предупреждено: кто пустит выселенную семью – будет сам выселен с семьей. <… > 1090 семей при 20-градусном морозе изо дня в день круглые сутки жили на улице <… > Председатели сельсоветов и секретари ячеек посылали по улицам патрули, которые шарили по сараям и выгоняли семьи выкинутых из домов колхозников на улицы… Сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?
Но выселение – это еще не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 тонны хлеба:
1) Массовые избиения колхозников и единоличников;
2) Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия – январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.
3) В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили… В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.
4) В Наполовском колхозе уполномоченный райкома… Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку. Посаженный кричал… тогда под него лили из кружки воду, а потом ”прохладиться” выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают».
На Северном Кавказе, в Казахстане, в Поволжье, на Украине в конце 1932 – начале 1933 практиковались так называемые занесения станиц, сел и целых районов, задерживавших выполнение плана, на «черную доску». В итоге это означало полное прекращение всякой магазинной торговли с вывозом из села наличных товаров, запрет колхозной и частной торговли, прекращение кредитования и досрочные взыскания с хозяйств по всем обязательствам, чистки и аресты «саботажников» как среди жителей, так и в аппарате управления. В конце 1932 Каганович добился на Кубани занесения на «черную доску» пятнадцати казачьих станиц. Молотов начал с шести крупных сел. После приезда Постышева на Нижней Волге «чернодосочниками» оказались 19 сельсоветов в 7 районах и несколько колхозов, а в Казахстане Голощекин подписал постановление о занесении на «черную доску»… 31 района! Изымавшийся подобным образом в стране хлеб главным образом шел на экспорт – до конца 1932 на внешний рынок было вывезено 18 млн. ц зерна. Зимой 1932–1933 опухание и смертность от голода приняли уже массовый характер на Украине и в Казахстане. Секретарь Харьковского ОК ВКП(б) Р. Я. Терехов при личной встрече пытался донести до Сталина сведения о масштабах катастрофы, но Генеральный секретарь его резко перебил: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но – не выйдет! Не лучше ли вам оставить секретаря обкома… и пойти работать в Союз писателей; будете сказки писать, а дураки будут читать».
Кирилл Михайлович Александров,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета.