Продолжение, начало в №19, 20
Мы продолжаем публикацию рассказа нашего постоянного читателя, а теперь и автора Владимира Родного о своем православном роде, имея целью проиллюстрировать живыми примерами утверждение, что изучение своего родословия важно для непрерывной молитвенной связи между живыми и умершими. А значит, вечного существования Церкви Христовой. Ибо Она не Дом молитвы живых только, но и место общения с умершими предками. Сказано же: «Милость даяния да будет ко всякому живущему, но и умершего не лишай милости» (Сир.7,36).
«Со страхом и трепетом совершайте спасение свое»
(Филипп. 2,12)
Палий Александра Михайловна
(09.VIII.1906 – 21.IV.1983 гг)
Здесь речь пойдет об одной из внучек Арсения, моей прабабушке, в девичестве Александре Михайловне Губа. Я, к сожалению, ее мало застал, мне было шесть лет, когда она умерла, но и те скудные воспоминания о ней, которые сохранились в моей памяти, для меня особенно дороги, но об этом немного позже.
Родилась Александра Михайловна на следующий день после празднования Толгской иконы Божьей Матери. Человеком она была строгим, твердым и одновременно очень добрым, прямолинейным и могущим поддержать и утешить человека, глубоко верующим, трудолюбивым до изнеможения и очень жизнелюбивым, заботившимся о ближнем. Она была очень терпеливым человеком, терпеливым и к людям, и к жизненным обстоятельствам, как бы сейчас сказали, человеком большей внутренней интеллигентности. По ней было видно и ее дореволюционное воспитание, и ее выдержку — как наследство от благородного происхождения.
В кратковременные времена НЭПа, предположительно в начале 1925 года, Александра Михайловна вышла замуж за Дмитрия Семеновича Палия (27.11.1904-23.11.1977).
От этого брака у них было четверо детей, самой старшей из них была моя бабушка, Тороп, в девичестве Палий Вера Дмитриевна (15.06.1926 — 30.04.2003). Семья Дмитрия Семеновича происходила из очень мелких помещиков (основавших в начале 90-х годов XIX века небольшой, дворов на 10, хуторок – Палии, также им принадлежал (дворов на 5) и х. Шароны Неклиновского района Ростовской области). Их земли граничили с землями Арсения Губы. Лихолетье 1918 года не прошло и для них безследно, но всех земель они не лишились, а в непродолжительные времена НЭПа им удалось грамотно воспользоваться экономической ситуацией в стране и превратиться в очень зажиточных крестьян (кулаков – как будут их называть немного позже).
Для начала хотелось бы немного рассказать об истории этого рода.
Достоверно известно, что все Палии в нашем роду (имеется еще и другая ветвь Палиев, связанная частым родством с фамилией Тороп) происходили из Запорожских казаков. Имеется версия, что родоначальником наших Палиев был Семен Палий. Хотя я подчеркиваю, что это всего лишь версия, основанная на уже давно забытых народных сказаниях с. Троицкого. Но я все же расскажу сейчас о нем немного более подробно.
Семен Филиппович Палий (настоящая фамилия Гурко) (ок.1640-янв.1710), белоцерковский полковник, деятельный возобновитель казачества и освободитель Правобережной Украины в конце XVII в., после т. н. «первого запустения Украины». Родом из-под г. Борзны. Около 1684 г. появляется в Запорожской Сечи, где получает свое прозвище Палий (Палий – от «палить, сжигать»), которое по обычаю того времени в Запорожской Сечи становится его фамилией и вскоре приобретает большую популярность. На основании универсала короля Речи Посполитой Яна III Собеского от 1684 г., уступавшего вновь создаваемому казачеству земли, предназначенные к вечному запустению по договору между Россией, Польшей и Турцией. В том же году Палий получил «проповедный» лист на вербовку казацкого полка и ареной своей деятельности избрал территорию бывшего Белоцерковского полка с центром в местечке Фастов. Истый представитель чаяний южнорусского народа и старого казачества, он поставил конечной целью своих стремлений распространение казацких прав на все окрестное население, отторжение края от Польши и присоединение его к России. И здесь, как на Сечи, Палий обретает известность. Занятая им территория быстро заселилась переселенцами со всех концов Малороссии. До поры до времени он жил в мире с окрестной шляхтой и совершал удачные набеги на татар.
В 1688 Палий впервые обратился к Мазепе с просьбой принять его со всеми людьми и их землями под свою «державу». Происходит его первое столкновение с поляками. Арестованный без видимой причины в Немирове, он был посажен в тюрьму, где пробыл до весны 1689. Убежав оттуда, вступает в открыто враждебные отношения со шляхтой, строго придерживаясь цели изгнать всю шляхту из Юго-Западной Руси на пространстве от Днестра и Случи до Днепра. Вместе с тем Палий неоднократно (в 1689, 1691, 1694 годах) обращался к московскому правительству через посредство Мазепы с просьбой принять его под свою власть, но каждый раз, не без участия Мазепы, получал отказ.
Действия Палия привлекли внимание польского правительства, пытавшегося неоднократно, хотя и безуспешно, вытеснить Палия из Фастова. Наконец в 1699, после заключения мира между Польшей и Турцией, сеймовым постановлением казачество за ненадобностью упразднялось, причем казаки в двухнедельный срок были обязаны покинуть все занятые ими места. Это постановление вызвало повсеместные восстания возобновленного казачества, причем Палий завладел Белой Церковью и укрепился в ней. Восстание вскоре было подавлено, лишь Палий, несмотря на усилия поляков, продолжал удерживать Белую Церковь. Польское правительство обратилось за содействием к Петру I, который несколько раз то милостиво, то угрозами увещевал Палия сдать Белую Церковь полякам. Но т. к. на него ничего не действовало, Мазепа, переправившийся на правый берег Днепра для военных действий против польских панов, перешедших на сторону шведов, пригласил Палия в свой лагерь, где и арестовал его по обвинению в сношениях со шведами. Сосланный в Енисейск, Палий пробыл в ссылке до весны 1709, после чего возвратился в Фастов и возобновил прежнюю деятельность. Насколько велика была его популярность, свидетельствует масса народных песен и легенд, где он фигурирует в качестве героя.
Но вернемся все же в наше недавнее прошлое. И сейчас я расскажу о семье Палиев, потому как новая семья, по моему убеждению, некоторым образом влияет на уже сформировавшуюся как личность молодую девушку, а затем еще вернусь к судьбе Александры Михайловны.
Это была с виду обычная семья, без строгого религиозного и трудового устава. Они, к примеру, любили хорошо отдохнуть после работ, также в этой семье были сильны творческие традиции, выражавшиеся в проведении музыкальных вечеров, где каждый член семьи играл на своем определенном музыкальном инструменте, они пели народные песни и романсы, играли всей семьей в домино, в лото, шутили и веселились. В этой семье было также подчинение младших старшим, детей родителям, хотя, как сейчас бы сказали, там были намного более демократичные порядки, чем в семье Губы. Семья Палиев была тоже верующей, но верующей как все, без набожности. Их семейный клан был очень сплоченным и дружным, родство по крови выражалось прежде всего во взаимовыручке и ценилось превыше всего. Они легко ко всему относились и приспосабливались (в хорошем смысле этого слова, конечно), и главное, были непобедимыми оптимистами и очень добрыми и порядочными людьми.
Дмитрий Семенович родился 27 ноября 1904 года в х. Шароны и был очень добрым человеком с мягким характером. Он обладал удивительным голосом и в детстве великолепно пел в церковном хоре, также с детства очень любил во всем чистоту и порядок. Вот лишь один пример: до конца своих дней он терпеть не мог ходить в грязной обуви. Даже когда он приходил домой в грязной обуви, он тут же ее мыл, чтобы снова выйти из дому в чистой, несмотря на то что на улице была непролазная грязь. В ведении домашнего хозяйства он любил тщательность и аккуратность, в отношениях с людьми он был очень уступчивым и порядочным человеком, он терпеть не мог, когда кто-то ругался матом, и сам он, по крайней мере в семье, не ругался и никому не позволял этого делать, его добродушие и ум располагали к нему людей. О нем я еще буду рассказывать ниже, а теперь немного расскажу о его родителях.
Отец Дмитрия Семеновича, Палий Семен Самуилович (1870-1935 гг) был большой души человек, он увлекался целительством, держал для этих целей собственную пасеку, собирал травы, обладал большими знаниями в области медицины и природоведения (к примеру, он быстро мог по звездному небу определять части света и время с погрешностью в минут десять, что впоследствии мог делать и его сын). Даже я еще в детстве слышал рассказы о случаях успешного исцеления людей, которых он безкорыстно лечил.
Мать Дмитрия Семеновича, Палий Елизавета Григорьевна (1871-1957 гг) (к сожалению, ее девичья фамилия доподлинно мне не известна, возможно, Тороп), была человеком творческой натуры. Это именно она привила семье тягу к музыке и литературе, истории и вообще светской образованности. Человеком она была очень мудрым, образованным и интеллигентным. После смерти своего мужа Семена Самуиловича она уже вторично замуж не выходила, а посвятила свою жизнь помощи детям и внукам. Но с годами и особенно ближе к концу своей жизни она почему-то стала замкнутым, недоверчивым и необщительным человеком, от чего все чаще и чаще впадала в меланхолические депрессии. Известны случаи, когда она боролась со своим состоянием с помощью вина (хотя это не было свойственно их семье). И только незадолго до смерти она все же пришла к пониманию, что жизнь лишь с формальной верой в Бога — это жизнь, ведущая в тупик, и хоть уже и ненадолго, но она стала по-настоящему верить в Бога и доверять людям.
Немного рассказав о семье, в которую попала Александра Михайловна и устои которой оказали некоторое влияние на ее характер и мировосприятие, продолжу мой рассказ о ее дальнейшей судьбе.
Семейная жизнь с Дмитрием Семеновичем складывалась просто замечательно: Александру Михайловну хорошо приняли в его семье, и сам он был порядочным человеком и отличным семьянином. Как говорится, Александре Михайловне было грех на что-то жаловаться. Эти годы были, возможно, одними из самых счастливых в ее жизни. Революционные кошмары, пережитые в ранней юности, стали постепенно сглаживаться теплотой семейного счастья. Но, к сожалению, это была всего лишь оттепель в их жизни и жизни той страны, в которой они родились…
Сталин был убежден, что НЭП надолго – это конец советской власти. (Однако правота его слов подтвердится лишь при Горбачеве). В июле 1930 года на XVI съезде Сталин прямо сказал: «НЭП был маневром».
Уже к 1928 году политика Сталина по аграрному вопросу приобрела не просто странные, а можно даже сказать, извращенные черты. Это был, без сомнения, возврат к военному коммунизму. В этом же году он издает постановление, по которому, если кулак не сдает хлеб в размерах, какие ему положены – применять репрессивные меры.
И вновь, как в 1918 году, словно кошмарное дежавю, началось все сначала. Для Александры Михайловны, уже пережившей вместе со своей семьей подобные события 12 лет назад, это стало настоящим ужасом. В 1930 году к ним приходили продотряды за зерном и иным продовольствием, а когда оно закончилось, пришли с отрядом красноармейцев конфисковывать все оставшееся имущество. Это было страшно, и было неизвестно, закончится ли это ссылкой в Сибирь или и того хуже – расстрелом.
Старшие братья Дмитрия Семеновича еще перед революцией отказались от своих долей в имении, и мой прадед во всех документах был записан как хозяин дома и хуторских земель. Поэтому большевики его считали главным кулацким элементом, со всеми вытекающими последствиями.
Конфисковывали, как и в 1918 году, неожиданно, и почему-то все время ночью. Его семья с наступлением вечера с ужасом вслушивалась в грохот проезжающих мимо бричек. Так как на каждой из них могла приехать комсода. Первый раз о приезде коммунаров его предупредили друзья, и он ночью сумел незаметно скрыться. Конфисковав зерно, скот и птицу, красные благополучно удалились, после чего Дмитрий Семенович так же ночью вернулся домой. И вновь началось томительное и страшное ожидание. На второй приезд его уже никто не предупредил, и он, заслышав подъезжающую ко двору бричку, опять пустился в бегство. На этот раз отбиралось буквально все вплоть до бытового рванья. Елизавета Григорьевна попыталась нацепить на себя побольше старых юбок, но с нее насильно снимали «лишние» юбки. В подвале дома красные, к своей радости, обнаружили маленький горшочек со сметаной, Александра Михайловна вцепилась в него, сказав, что это для ее маленьких детей, на что одна большевичка в черном кожаном картузе и такой же куртке цинично ответила: «Мы в свое время голодали, поголодайте теперь и вы». Затем она ударила рукояткой револьвера Александру Михайловну и силой вырвала вожделенный горшочек. Затем комсода стала охотиться за Дмитрием Семеновичем, но ему удавалось каждый раз вовремя скрываться, но пойти ему особо было некуда, люди всего боялись, и никто не хотел пускать домой кулака, да и вдобавок была уже поздняя осень, и положение Дмитрия Семеновича стало просто невыносимым. В последний приезд пятнадцатитысячников (так их еще называли) Дмитрий Семенович не успел вовремя скрыться и спрятался в доме за дверьми, на этот раз ему чудом удалось бежать, за ним устроили погоню, но поймать его, к счастью, не смогли.
После чего в ту же ночь дом, как водится, опечатали, а всю семью (их дочери, моей бабушке, было тогда 4 года) с одной кроватью выставили в огород на холод и ветер и сказали там дожидаться решения их участи…
По всей стране сформированные из городских коммунистов продотряды объезжали дворы зажиточных крестьян и «брали» установленные нормы продовольствия, затем эти нормы постоянно увеличивались и увеличивались, никто не спрашивал, где их взять и чем питаться той семье, у которой это все отбиралось. А когда отдавать было уже просто нечего, то все равно считалось, что кулак где-то и что-то все равно укрывает и его нужно судить с полной конфискацией имущества и высылкой на необжитые территории сибирской тайги (и это в лучшем случае, потому как было много случаев расстрела кулаков за «укрывательство» продовольствия). Конфискованное зерно, как ни странно, потом складировалось в разграбленных церквях (наспех переоборудованных под зернохранилища), где впоследствии на глазах у обездоленных крестьян зачастую просто сгнивало. Раскулаченные крестьяне стали подаваться в города в поисках лучшей доли, но их оттуда возвращали органы ГПУ (так как у сельских жителей не было паспортов). Газета «Правда» писала в те дни: «Раскулачивание идет при активном участии бедноты… Беднота большими группами ходит вместе с комиссиями и отбирает скот и имущество. По ночам по своей инициативе сторожит на дорогах при выезде из селений с целью задержания убегающих кулаков…» До конца дней у Александры Михайловны коммунисты прочно ассоциировались с тунеядцами и алкаголиками.
Сеять пшеницу уже никто не хотел. И с 1930 года страна быстро приближалась к продовольственному апокалипсису. Хлеба стало катастрофически не хватать. Поэтому руки продотрядов дошли и до бедных крестьян, так называемых подкулачников, у которых тоже изымалось все подчистую. Разоренным сельским жителям предлагали «добровольно» идти в колхозы, но идти туда для рабского труда никто не хотел, поэтому людей загоняли туда насильно, используя угрозы и шантаж. Но чтобы у колхозников (да и вообще сельских жителей) не было соблазна взять хотя бы колосок с колхозного поля, в августе 1932 года Сталин лично написал печально знаменитый закон, прозванный в народе «законом о пяти колосках», по которому за кражу нескольких колхозных колосков голодным людям грозил расстрел или, в лучшем случае, десять лет тюрьмы. По этому закону чуть было не осудили и Александру Михайловну: ее маленькая дочь (Вера), изнывая от голода, случайно подобрала с земли несколько колосков, «добрые» люди донесли, прокурор требовал десять лет, но суд, выполнив норму по осужденным, неожиданно сжалился, и все, слава Богу, ограничилось предупреждением. Вот так, люди умирали с голоду, но тронуть колхозный хлеб никто не смел.
Итогом такой политики стал дикий и ужасающий (даже по меркам средневековья) голод 1933 года, унесший по всему Советскому Союзу семь миллионов жизней простых и ни в чем не повинных людей, плюс к тому же ужасающие репрессии, покалечившие сотни тысяч человеческих судеб. Но что удивительно, даже говорить о голоде было запрещено. Слова «голод в деревне» были объявлены «контрреволюционной агитацией». Миллионы умирали, а страна пела и славила коллективизацию…
Усилились гонения на Церковь. Людей просто убивали за любое проявление веры. Это напоминало жуткие времена Древнего Рима эпохи императора Диоклетиана. Расстреливали также за дворянское либо казачье происхождение, или еще не понятно за что, для этого достаточно было лишь одного доноса с намеком на контрреволюцию. Все эти ужасы сполна пережила и семья Александры Михайловны.
Это было просто невыносимо, дико и жутко. Трудно себе даже представить, как мог человеческий ум додуматься до такого.
Но Божья помощь и покров Пресвятой Богородицы и здесь не оставили нашу семью. Через несколько дней Дмитрий Семенович вернулся и сказал, что ему его друг предложил работу учетчика в одном из совхозов М-Курганского района. Старшая сестра Александры Михайловны была замужем за одним комиссаром, который посодействовал тому, чтобы их не отправляли в Сибирь, а дали возможность уйти в совхоз. Там их вместе с другими семьями поселили в доме какого-то бывшего кулака. Так начались их трудовые будни в совхозе. Тяжелый физический труд за трудодни (зарплаты не давали), уволиться из совхоза они не могли, 12-часовой рабочий день, практически без выходных. Особенно подолгу заставляли работать на религиозные праздники, в том числе и на Пасху, пропусков работы быть не должно, т.к. за прогулы, как и за воровство колосков, давали 10 лет лагерей (при этом не имело значения, болеешь ты или ты просто устал). А их дом поначалу отдали работникам колхоза, а потом там устроили школу.
Со временем они все-таки купили себе корову, правда, передали ее в совхозное стадо. (В отличие от колхоза, там они могли получать половину удоев молока со своей же коровы и с разрешения председателя могли зарезать ее и получить какую-то часть мяса). Зато была хоть какая-то гарантия, что эту корову никто не отнимет. Так они работали (безплатно) и на совхоз, а в оставшееся время и на себя, уехать в город они не могли (паспортов им не выдавали), и при этом умудрялись рожать и воспитывать детей. Все это напоминало крепостное право, если не рабство. Вот так они с Божьей помощью остались живы, не умерли с голоду и не были репрессированы, хотя до этого чуть было опять не дошло. И вот почему. При такой изнурительной работе нервы у них были уже на пределе, а перспективы улучшения в судьбе и не было, и не предвиделось. Детей они отдавали в детсад интернатного типа, в с. Ряженое, где, как потом выяснилось, за ними не было должного ухода. Дети жили впроголодь, никто за ними не смотрел и никто не лечил. Дочь Александры Михайловны Вера (моя бабушка) серьезно заболела и чуть не умерла (как она исцелилась, я расскажу ниже), тогда Александра Михайловна решила забрать оттуда свою дочь, на что услышала резкие возражения и неприличные отзывы о себе и о своей дочери. И тут она, обычно сдержанный человек, не выдержала и заявила:
— Кто вы такие, чтобы так со мной разговаривать? Мой прадед ваших дедов на собак менял! И как я вижу, правильно делал… — с этими словами она забрала ребенка. Но это смелое заявление, сделанное в середине 30-х годов, граничило с безрассудством и отчаянием.
Семья стояла буквально на грани ареста и расстрела, надежда была только на Господа. После горячей молитвы Александры Михайловны Господь в очередной раз отвел опасность, каким (непостижимым) образом это произошло, так и осталось для меня загадкой. Что же касается болезни ее дочери Веры, то она заболела лейкозом (рак крови). Для того времени это был, безусловно, приговор, но вера в Господа не покидала Александру Михайловну. Она опять истово молилась Богу и Пресвятой Богородице, еще тогда был жив Палий Семен Самуилович, он стал лечить ее дочь медом, прополисом и травами. Я часто спрашивал свою бабушку, как она вылечилась, она всегда отвечала, что медом и травами, это, конечно, в чем-то и помогло, но из-за скромности и смирения она почти не упоминала о горячих молитвах своей матери и о помощи Пресвятой Богородицы.
А между тем наступал страшный 1937 год… Как сказал главный сталинский опричник начала и середины тридцатых годов Ягода, сам попавший в самую страшную — Сухановскую тюрьму — и понявший, что его там расстреляют: «Бог все-таки есть…» Так, наверняка, подумал и сменивший его не менее кровавый тов. Ежов, когда его вели на расстрел верные слуги «великого инквизитора» сталинской опричнины Берии. Наступила очередь и старого друга кровавого Троцкого, организатора расстрела Николая II и всей Царской семьи — Александра Белобородова (есть версия, что он сам лично участвовал в этом чудовищном злодеянии). Смертельно больной (у него был рак горла), придерживая брюки, из которых вытащили ремень, стоял перед следователями бывший глава красного Урала и покорно показывал на бывших друзей-троцкистов. Но сам в «заговоре» признаваться отказывался. Сталин – Ежову, 26.05.1937 года: «Не пора ли нажать на этого господина и заставить его рассказать о своих грязных делах? Где он сидит: в тюрьме или в гостинице?» И нажали, и жестоко пытали, и, разумеется, расстреляли. Вспоминал ли он в те страшные дни, в подвале НКВД на Лубянке, подвал Ипатьевского дома в Екатеринбурге?..
В период самых массовых репрессий, с 1937 по 1938 год, по дошедшим до нас слухам, были также арестованы и расстреляны практически все, кто участвовал в разграблении имения Арсения Губы (кроме красноармейца Торопа). Это все очень напоминало французскую революцию, но, к сожалению, история никого и никогда так ничему и не учит.
В день всех святых, в земле Российской просиявших, 22 июня 1941 года, началась Великая Отечественная война… Мужа Александры Михайловны, Палия Дмитрия Семеновича, призвали в Красную Армию, а уже в начале сентября того же года где-то под Киевом полк, в котором он воевал, попал в окружение. И что полк, весь Юго-Западный фронт, состоящий из пяти армий, был окружен немецко-фашистскими войсками. В плен попало более полумиллиона солдат, в их числе и мой прадед. Их всех определяли в специальные лагеря для советских военнопленных. Дмитрий Семенович попал в лагерь смерти в Польском городке Замосць (вблизи украинской границы, а также неподалеку от знаменитого концлагеря Майданек в г. Люблин). В первое время концлагерь представлял собой огороженную колючей проволокой территорию, без крыши и настила, где на пленных лил дождь и дул холодный ветер. Питанием военнопленных были гнилые продукты, которые фашисты бросали им на грязную землю… Официально мой прадед значился как пропавший без вести, так и было сообщено его семье. Но, несмотря на первый шок от такого известия, все усердно молились Пресвятой Богородице и не теряли надежды на его возвращение.
Владимир Родный
Продолжение следует.