Неделю назад в актовом зале Самарской духовной семинарии была прочитана публичная лекция, посвященная новому осмыслению Синодального периода Русской Православной Церкви. Ее автор – гость Самары Алексей Михайлович Величко – генерал-лейтенант юстиции, доктор юридических наук, ныне работает в мэрии Москвы. Алексей Михайлович по благословению митрополита Самарского и Сызранского Сергия неоднократно выступал в нашей семинарии как автор пятитомника «История византийских императоров» и других книг и многочисленных статей, касающихся отношений Церкви и империи. В своем исследовании он преодолевает сложившиеся в советские годы стереотипы о взаимоотношениях Церкви и государства в Синодальный период и после многих лет тщательного изучения этого вопроса дает свой неожиданный для многих взгляд на это время русской истории. Предлагаем отрывки этого выступления в корреспондентской записи.

Обоснование необходимости Петровых преобразований

«Я вовсе не преувеличиваю достоинств и значения Петра. Петр Великий не имел ясного сознания об окончательной цели своей деятельности, о высшем назначении христианского государства вообще и России в частности. Но он всем своим существом почувствовал, что в данную историческую минуту нужно было сделать для России, чтобы направить ее на настоящий путь, и он всю свою стихийную мощь внес в это дело. Дело, сделанное Петром Великим, было самое полезное и необходимое, и сделал он его крепко».

В. С. Соловьев

Привычно говорить о не всегда, мягко выражаясь, благочестивых поступках и юношеских играх Императора, его ошибках и излишне твердой руке. Однако думающие авторы справедливо полагают, что неправильно судить о трудах Петра I на фоне его отдельных недостатков; нужно оценивать дело преобразователя.

Кроме того, формируя реестр негативных событий, так или иначе связанных с именем Петра Великого, исследователи зачастую опускают исторический контекст его действий, не учитывают состояние Русской Церкви и уровень русского духовенства, включая наш епископат; идеи, которые бродили в умах священноначалия и рядовых монахов. А также те тенденции, которые формировались на протяжении нескольких веков и которые Царь Петр Алексеевич застал уже вполне укоренившимися в русской почве. Иначе говоря, опускают самое важное.

Нередко утверждают, будто подчинение Церкви государству, которое усматривают в петровских реформах, — самое ужасное из того, что вообще может ее ожидать. Не считая, конечно, периода богоборческих гонений. Между тем изучение истории Византии, государств Западной Европы и Кафолической Церкви в целом приводит к иной мысли. Что осуждаемая реформа Петра (приведшая якобы к порабощению Церкви государством, чего не было, как мы постараемся показать ниже) — далеко не самое страшное событие. А наиболее опасным явлением в жизни христианской цивилизации, угрожающим самой природе Церкви как Тела Христова, является папизм, на счету которого изломанные судьбы не только западноевропейских держав, но самой Византии, а также России.

Папизм разрушает Церковь изнутри, ломая духовное единство всех верующих во Христе и зримо разделяя их, по латинскому обыкновению, на «овец» и «пастырей». Затем власть священноначалия становится властью государственной, уничтожая, как раковая опухоль, этот политический союз, который издревле признавался высшим из всех человеческих союзов.

К сожалению, в силу некоторых исторических особенностей, о которых мы будем говорить ниже, испытала на себе удушающую силу папизма и Русская Церковь. В какой-то момент, при Царе Алексее Михайловиче, вопрос о конкуренции государственной и духовной властей встал настолько остро, что понадобились десятилетия соборных разбирательств, категоричные решения и жесткие действия Царя, чтобы устранить опасность полной дезорганизации русской государственности во имя торжества папистского начала. Но устранить – не значит полностью ее ликвидировать. Патриарх Никон пал как политическая фигура, но его дело не пропало. И при Петре Великом вопросы, которые волновали его отца, вновь стали актуальными.

«Симфония властей»,

«Третий Рим» и русский Раскол

Действительно, православие вошло в душу русского человека раз и навсегда. Религия господствовала в стране; Киевская, а затем Московская Русь без всяких сомнений являлась теократическим государством. В русских городах строились богатые церкви и монастыри, по улицам во множестве стояли часовни и иконы с зажженными свечами, перед которыми прохожие клали земные поклоны – все это было. Желание отдать жизнь за веру являлось доминирующим мотивом человеческой деятельности в массе народа; православие было всем для русского человека. На Руси торжествовало христианское начало правообязанности (а не революционная идея борьбы за личные права), развивалось местное управление, действовали чрезвычайно эффективные Земские соборы и мудрая Боярская дума. Существовало разветвленное законодательство, Господь даровал Русской Церкви немало мудрых кормчих, великих святителей и величайших подвижников веры — все это было.

Помогать Церкви считалось первой обязанностью властей. Уже князь Ярослав Мудрый (1016-1054) материально обезпечивал священство из государственной казны, законом обязав также выделять десятую часть всех городских доходов на Церковь. Политическая власть заботилась о христианском просвещении и строительстве храмов, подавляла волнения язычников, давала средства на содержание епископата, формировала церковный суд и активно участвовала во внутрицерковной жизни.

Князья изменяли границы епархий, предопределяли назначение архиереев на кафедры и их перемещение, давали свое согласие на обретение святых мощей, обезпечивали исполнение решение церковного суда, взыскивали штрафы и отправляли в заточение еретиков.

Священноначалие строило множество больниц и богаделен, выкупало пленных, хоронило умерших во время общественных бедствий и эпидемий, возводило мосты и укрепляло города каменными стенами; наконец, оказывало материальную помощь светской власти[7].

В годы малолетства святого благоверного князя Дмитрия Донского (память 19 мая) святитель Алексий, митрополит Московский (память 25 февраля), фактически принял в свои руки бразды правления и по духовной части, и по светской.

Позднее, после смерти Царя Федора Иоанновича (1584-1598), именно позиция Московского Патриарха святителя Иова (память 1 июля) предопределила избрание на царство Бориса Годунова (1598-1605). На Соборе 17 февраля 1598 г. он заявил: «У меня, Иова, Патриарха, и у митрополитов, архиепископов и епископов и всего освященного Собора, мысль и совет у всех один, что нам помимо Бориса Федоровича иного Государя не искать и не хотеть»[9].

В свою очередь государство активно вмешивалось в дела церковного управления, порой даже чрезмерно, а потому в 1621 году Царю Михаилу Федоровичу (1613-1645) даже пришлось издать приказ в адрес воевод Рязани, дабы те прекратили практику рассмотрения судебных дел в отношении священства. С другой стороны, его отец Московский Патриарх Филарет (1619-1633) организовал три Патриарших Приказа, поставив начальниками мирян: двух бояр и дворецкого; лишь казначеем Патриарха являлся монах. Сам Филарет на территории патриаршей юрисдикции, которая была чрезвычайно обширна, самостоятельно устанавливал налоги и подати, включая и те, которые распространялись на мирян. А когда началось освоение Сибири, Тобольский архиепископ Макарий получил от Царя особую привилегию: по всем гражданским делам воеводы обязаны были советоваться с ним, включая даже вопросы привлечения тех или иных лиц к уголовной ответственности.

Труды Петра Великого могут быть поняты лишь на фоне того, что представляло собой изнутри Московское царство к концу XVII века.

Христианство, конечно, доминировало на территории всей страны, но в быту было обильно разбавлено древними верованиями и дикими, нелепыми религиозными заблуждениями. О многих атавизмах языческих обрядов с горечью говорят еще отцы Стоглавого собора 1551 года. Власти часто были вынуждены констатировать малопривлекательные факты легкомысленного богословия, которое можно назвать «детским», если бы не жестокий вред Русской Церкви, причиняемый его распространителями. Так, в 1547 году появилось житие преподобного Евфросима, псковского чудотворца (память 28 мая), в котором составителем было зачем-то провозглашено, будто только сугубая аллилуйя является правильной. А позднее кто-то придумал и приписал блаженному Феодориту Киррскому (память 21 марта), что следует класть крестное знамение двумя перстами, подобно тому, как благословляют священники. И такого рода были почти все наши богословские «открытия».

Отметим, что перед нами длящееся явление, переходящее от одной эпохи к другой. То, что было характерно для XVI столетия, проявлялось и веком позже. Так, в начале XVII века некоторые «духовные просветители» из числа монашествующих лиц заявили, будто Таинство Крещения совершается не только Святым Духом, но и… огнем. А потому обряд совершения водосвятного молебна начал в обязательном порядке включать в себя опускание горящих свечей в воду.

…Иностранцы действительно оставили нам детальное описание патриарших служб, длившихся часами, и торжественных шествий духовенства в сопровождении Царя и многочисленной паствы. Но за порогом Успенского собора было далеко не так боголепно. На Литургии в храмах обычно стоял несмолкаемый гул: купцы обсуждали торговые дела, женщины сплетничали, нищие и убогие выпрашивали милостыню, ничуть не стесняясь того, что своими воплями заглушают слова Евангелия, бегали ребятишки. Сама служба редко бывала полноценной – желая сократить ее, священники и хор обычно одновременно читали молитвы и пели псалмы (так называемое «многогласие»), и часто невозможно было понять, о чем идет речь.

Повсеместно возникали конфликты по поводу сомнений в истинности богослужебных уставов, пестрящих различными вставками, сделанными при ручном их тиражировании, и противоречиями. Богословская наука находилась в зачаточном состоянии и, не находя ответа на запросы разума, многие русские аристократы увлеклись протестантскими учениями. Уже тогда Западная Европа казалась многим русским чрезвычайно привлекательной – достаточно напомнить, что еще Царь Борис Годунов (1598-1605) отослал несколько десятков молодых боярских детей учиться на Запад и ни один из них не вернулся обратно. Даже после введения книгопечатания, которое способствовало резкому росту духовного просвещения, случались нелепые события. Например, издатели текста Нового Завета «ничтоже сумняшеся» назвали его текстом 70-ти толковников; как говорится, комментарии излишни[18].

Да и быт наших предков также не отличался идеальной чистотой. Нет никаких сомнений в том, что в полном соответствии с идеей «Третьего Рима» Государь Алексей Михайлович мечтал о построении всеправославного царства. Он лелеял в душе идею увидеть на богослужении в храме Святой Софии в Константинополе одновременно всех четырех восточных Патриархов и Московского архипастыря вместе с ними. Но делать это можно было лишь после того, как в порядок была бы приведена Русская Церковь, должная стать опорой, оправданием и лозунгом этого царства, «и, одновременно, его фундаментом, и связующим воедино цементом». А врачами наших недугов, по его глубокому убеждению, поддерживаемому многими епископами, могли быть лишь греки[28].

Роль катализатора в трагичных событиях Раскола сыграл такой выдающийся во всех отношениях персонаж нашей отечественной истории, как Московский Патриарх Никон. Трагедия (как его личная, так и России) заключалась в том, что Никон по категоричности своего сознания и решительности нрава был и «империалистом», и идеологом «национального папизма» одновременно. Идею «Третьего Рима» он понимал сугубо в том смысле, что не только сама Русь должна стать основой восстановленной ее руками вселенской христианской империи, но и предстоятель Русской Церкви просто обязан занять первое место в патриаршей иерархии[31].

Разумеется, для достижения этой великой цели недостаточно было только путем военных действий восстановить некогда единый христианский мир, закрепив его в границах Русского царства. Но он был слеп в своем заблуждении, и как все слепцы, не считался ни с чем, упоенно начав реализацию собственных планов. Поэтому реформа богослужения и процесс исправления книг были начаты Патриархом «с места в карьер» — резко, громогласно, без какого-либо снисхождения к любой форме оппозиции и возможности компромисса[33].

Нет никаких сомнений, что Раскол родился не сам по себе, но Никон спровоцировал последующее сопротивление, нимало не заботясь о последствиях. Зная не понаслышке состояние дел в епархиях, отдавая себе отчет в том, насколько сложно и небыстро русское религиозное сознание готово к переменам, мог ли глава церковного управления пренебрегать угрозой целостности Русской Церкви во имя пусть даже высокой и красивой цели?! И если мы говорим об уровне русской религиозной культуры тех лет, то методы, которыми Патриарх Никон проводил свои идеи в жизнь, являются наглядным, увы, подтверждением наших слабостей[36].

Раскол растекался по стране, для многих способ действий Патриарха стал страшным соблазном.

Русский папизм

Тем не менее Никон оставался слеп в собственном заблуждении. И если «боголюбцы» и раскольники спасение видели в «бегстве в обряд», то Никон считал патриаршество альфой и омегой мироздания. Это все – далеко не только теория. Каждым своим действием, каждым актом утверждая превосходство духовной власти над царской, Никон был чрезвычайно последователен и по-своему самобытен. Искренне полагая, что только при закреплении власти Патриарха как высшей в государстве Церковь может осуществлять свою миссию, оставаясь «свободной», он принялся проводить эту политику в жизнь.

Последующие Патриархи Иоаким (1674-1690) и Адриан (1690-1700) не переставали повторять за Никоном речи о превосходстве власти священства над властью царства.

Следует сказать, что для русского папизма имелись свои объективные причины. История вхождения Руси в сообщество христианских народов предопределила некоторую склонность к превосходству духовной власти над властью князя (вернее, князей). С канонической точки зрения, Русь (тогда еще Киевская) являлась единой митрополией, подчинявшейся Константинопольскому Патриарху. Напротив, никакой централизованной политической власти на первых порах христианизации нашего Отечества почти не встречается. Как следствие, практика отношений различных ветвей единой христианской власти, сформировавшаяся в Византии, наложилась на русские реалии, слабо сочетающиеся с ней[66].

Помимо Константинополя, значительную роль в укреплении власти Киевского митрополита и священноначалия сыграли, как ни странно, татары. Завоевав русские княжества, они по заведенной еще Чингисханом (1206-1227) традиции не покушались на свободу совести русских людей и права епископата, сохраняя религиозный индифферентизм.

И митрополит Кирилл (1242/47-1281) после разорения Киева отправился в Орду, дабы получить от хана жалованную грамоту, устанавливающую права духовенства и ограждавшую их.

По этой грамоте русское духовенство обрело не только независимость от княжеской власти, но в некоторой степени даже ограничило ее. В течение всего татарского ига русское духовенство оставалось отдельным сословием, имевшим широкие гражданские права и многие имущественные льготы. А то обстоятельство, что митрополит и епископы каждый раз после хиротонии в Константинополе ездили к хану для подтверждения своих прав, лишь подчеркивало независимый от княжеской власти источник их полномочий. Впрочем, пути Господни неисповедимы, и татарские ханы, сами того не желая, сохранили Русскую Церковь, ставшую основой для построения централизованного Московского государства – виновника их гибели[67].

Отметим, что почти все наши митрополиты той эпохи являлись этническими греками, приехавшими в Киев или Москву из Константинополя.

Русские архиереи приняли от греков как каноническую норму, что в свое время Римский Папа не только по праву занимал первое место в церковной иерархии и обладал высшими полномочиями – это действительно подтверждалось правилами и деяниями Вселенских Соборов. Но, главное, он имел преимущество перед царской властью в силу «Константинова дара» — известной латинской фальшивки VIII века. Правда, греческие паписты из этого делали вывод, что указанные прерогативы в силу 28 правила Халкидонского собора (451 год) после отпадения Рима перенесены на Константинопольского Патриарха, который по статусу выше Императора. А наши архиереи пошли еще дальше. Поскольку «Второй Рим» пал и Константинопольская кафедра с 1453 года находится под властью «неверных», то, следовательно, заявили они, первое место в иерархии теперь по праву принадлежит предстоятелю Русской Церкви. По их логике, исключительно Москва могла стать достойным преемником «Вечного города». Но если это так, то Русский Патриарх получает по праву преемства все те духовные дары и преимущества, какие ранее имел Папа и Константинопольский архиерей. Иными словами, возвышается над Московским князем, а затем Царем, и вообще над политической властью, становясь ее источником.

Говоря о причинах возникновения русского папизма, нельзя забывать и о социальном положении нашего епископата, представители которого быстро стали относиться к самым влиятельным людям своего времени, если это качество понимать в материальном смысле слова. Дело заключается в том, что с начала христианизации нашего Отечества земледельческий тип Русской Церкви сложился не по канонической догме, а по национальному принципу вотчинного права. Сущность упомянутого различия заключается в том, что киевские, а потом московские митрополиты осуществляли в отношении своих крестьян все те же права, что и любой другой вотчинник, включая право суда.

В течение длительного времени шел процесс аккумуляции громадных земельных, материальных и людских ресурсов в руках русского священноначалия и монастырей. Войдя в состав русской политической элиты, духовенство нередко утрачивало понимание границ своей власти – вполне объяснимое следствие чрезмерного богатства и политического могущества; далеко не каждый человек, даже будучи облеченным саном, способен преодолеть рожденные ими соблазны и искушения. Как отмечают исследователи, боярский гнет нередко уступал по своей неприглядности своеволию патриаршего окружения и архиерейских слуг. Печально знаменитый пример являл собой патриарший дьяк Иван Кокошилов, который при Никоне так поставил дело, что любой священник, желавший подать челобитную предстоятелю Русской Церкви, был вынужден одаривать дьяка, его сыновей, жену, слуг[77].

Дела на периферии обстояли еще хуже.

Например, Тобольский архиепископ Киприан – бич православной Сибири – обременял низшее духовенство тяжелыми налогами, взимая за священническую хиротонию 6 рублей, а за посвящение в диаконы – 3 рубля. Это были баснословные для местных обывателей деньги, явно превосходившие среднестатистические сборы по России. Помимо этого, он освобождал из тюрем лиц, виновных в убийстве (надо полагать, не безвозмездно), раздавал своим родственникам конфискованные вещи и имущество архиерейской казны, по собственной прихоти изменял порядок богослужения, развил широкую практику телесных наказаний монастырских крестьян, занимался контрабандой шведским товаром и избивал палками царских слуг, если те пытались его урезонить. Тем не менее через 5 лет его переместили на митрополичью кафедру в Новгород (вторую по значению на Руси), где он и пробыл до самой смерти.

Подражая великолепию патриаршего двора, епископы жестко притесняли рядовых иереев, выжимая из них последние соки. Да и вообще не отличались излишней сентиментальностью и склонностью к соборному обсуждению наболевших вопросов. Не случайно в «Духовном Регламенте» Петра Великого содержатся некоторые весьма характерные правила. Например, о необходимости «укротить весьма жестокую епископов славу», чтобы их не водили под руки, а подручная братия не приветствовала архиереев, падая в ноги. А также чтобы «епископ не был дерзок и скор, но долготерпелив и рассудителен в употреблении власти своей»[80].

Складывающийся строй отношений между политической властью и священноначалием создавал, в первую очередь, критическое положение для самой Церкви (если понимать под Церковью всю церковную полноту, а не епископат), а не только для государства. В этой связи понятно, почему в самом своем зарождении русский Раскол начался с антипапизма, с отрицания власти священноначалия в тех областях, которые для него Богом не предназначены. И определения русскому самодержцу привычного для него со времен Византии места в системе церковно-государственного управления.

Удивительно, но именно это патерналистское настроение, когда основная масса народа ориентируется на позицию Царя, оказалось спасительным для Русской Церкви. «Вера в «Великую Россию», — как-то справедливо заметил один автор, — есть прежде всего вера в Русское государство». Иначе говоря, «великою» Россия может быть лишь в качестве государства»[84]. И русские люди каким-то врожденным чувством поняли, что является главным, а что – второстепенным. Никон мог лишь мечтать о первом месте в архиерейской иерархии. Но русскому Царю — наследнику римских кесарей, византийских императоров, защитнику веры, правды и справедливости, рачителю «общего блага» —никакой альтернативы в мире не существовало. Он был единственным Государем, на ком держалась Вселенская Православная Церковь, частью которой являлась и Русская Церковь. Для москвичей это было уже не мечтание, а действительность. Поэтому на фоне вселенского исторического процесса, где Москва играла далеко не последнюю роль, русский папизм выглядел плодом давно отцветшего дерева, способным не напитать, а отравить любого, кто решит им насытиться.

Папизм становился рудиментом отходящей «национальной теократии» и тормозом во всем, включая вопрос имущественных отношений священноначалия с государством. Попытки ограничить властные настроения нашего епископата со стороны Государя, как правило, оказывались безрезультатными. Так, на Соборе 1682 года при Царе Феодоре Алексеевиче (1676-1682) решительно провалилась реформа, направленная на расширение числа епархий до 72 (вместо имеющихся 11) и создание митрополичьих округов, как это повсеместно было в Византии и вообще на Востоке. Епископы, не готовые «самоупраздниться в своем вельможном достоинстве», дали согласие на открытие всего лишь 4-х новых епархий, весьма сомнительно аргументировав свою позицию тезисом, будто «не желают появления в архиерейском чине распрей и превозношений». На самом деле, их совершенно не устраивала перспектива раздробления своих громадных владений и подрыв материального могущества духовных правителей регионов. В результате к началу царствования Петра Алексеевича во всей России, протянувшейся от Киева до Амура, насчитывалось всего 23 кафедры: 1 патриаршая, 13 митрополичьих, 7 архиепископских и 2 епископских[87].

Исторический путь России предопределил последующее изменение структуры отношений – нет, не между Церковью и государством, а между священноначалием и царской властью. И это не могло не коснуться института патриаршей власти, как та образовалась в Москве.

Подготовила Ольга Петрова