аня — Дуня

Без устали и передышек, словно набирающий ход поезд, все быстрее движется время моей земной жизни. Пролетают недели, месяцы, годы… Безвозвратно удаляются дни, которые были наполнены радостным восторгом, всепроникающей радостью, открытостью миру и людям. И с каждой минутой все острее и безповоротнее приходят мысли о том, что не сделано что-то главное, коренное, самое важное. И россыпи разных недоделанных дел, непрощенных обид, несказанных вовремя добрых слов обретают реальные очертнания груза тянущего душу в погибель и обрекающего ее на вечные мучения. Ведь людей, кого так или иначе обидели или оскорбили, обделили вниманием или прошли мимо, когда надо было остановиться и просто выслушать человека — остается все меньше и меньше… И страх не успеть покаяться загробным холодком обжигает грудь и влечет в храм, чтобы успеть на Исповедь перед Богом.
Жаркий июльский день, истомив город обжигающим лихорадочным дыханием, близится к своему долгожданному радующему возможностью раздышаться завершению. Уже повеяло бодрящей прохладой с северной стороны, где простирается окружающая дом огромная зеленая поляна. Ее край обрезан словно проведенной по линейке кромкой крутого обрыва, под которым медленно и величаво несет свои безкрайние воды река Волга.
Дворовые ребята, рассевшись на отполированном многими сидельцами гладком, без коры, бревне заняты важным делом. Они определяют самого стойкого парня и присваивают ему звание, а также вешают на шею изготовленный из пустой коробки из-под обувного крема, посредством проехавшего по нему грузовика орден. На плоской, неопределенной геометрической формы пластине при помощи ржавого гвоздя и половинки кирпича выбиты три корявые буквы. «ССП». Это означает для них примерно то же самое, что для многомиллионной страны быстро скользящая по ночному небу живая звездочка — каким виден был совсем недавно первый искусственный спутник земли.
Вот Женька Гусаров лихо снял сандалии, одетые на босу ногу и его ноги, разукрашенные грязными пятнами, повторяющими дырочки в обувке, направились к раскаленному тротуару. Объединенные единым порывом перестоять друг друга мальчишки начинают считать. «Раз, два, три…шесть, семь, восемь. Женька с криком делает прыжок в сторону и приземляется на траву. И орет «Лей, лей, не жалей…». Младшие мальчишки поливают его поджаренные стопы из алюминиевой, видавшей виды кружки зачерпывая воду из эмалированного зеленого с деревянной ручкой ведра, принесенного из дома Сашкой Старостиным. Женька доволен. Он аж на два счета перестоял самого главного конкурента Ромку Голованова и теперь стал лидером. Знак на его впалой груди кажется ребятам золотой олимпийской медалью или каким-то важным орденом. Малыши подбегают к чемпиону и пальчиком аккуратно касаются железки, хранящей следы коррозии метала, выравнивающего ее кирпича, а также запах ваксы.
Но неожиданно в стане смелых и выносливых ребят с улицы, которая носит имя героя-краснодонца Олега Кошевого, произошло смятение. Мимо любимого места игрищ мальчишек, чуть прихрамывая и немного раскачиваясь из стороны в сторну, движется эта странная и очень загадочная фигура. И над ватагой сорванцов разносится будоражащее слух: «Ваня-Дуня идет»!
Здесь необходимо остановить повествование, оставить ненадолго дворовую поросль, строящих из себя неких умудренных опытом маленьких мужичков, ребят, и рассказать немного о этом удивительном персонаже нашего детства.
Как правильно, не забыв детали, которые очень важны, описать это существо? Ведь прошло столько лет. И память, словно свет яркого прожектора, выхватывает из темноты только общие очертания предмета, его абрис, основные детали, отдельные фрагменты событий. И, тем не менее, немного помыслив, можно вспомнить и интересные детали, и портретные черты этого будоражащего детское воображение человека.
Откуда и когда появился в нашей окраинной части волжского города этот человек — не вспомнит, пожалуй, никто. Внешность его была не такой как у всех и привлекала своим своеобразием, загадочностью и каким-то внутренним безразличием к правилам и установлениям, принятым среди окружающих. Одето это создание было в мужскую одежду. На нем «красовалась» старая, застиранная солдатская форма, которая состояла из обтягивающего тело неопределенного цвета галифе, длинной, не по росту, застегнутой «под горло» на все пуговицы гимнастерки, надетой в любое время года солдатской шапки-ушанки, к которой вместо красной звездочки был приделан простой металлический крестик. Обувка представляла из себя привязанные к ногам бельевой веревкой, размера на три больше чем надо, давно требующие ремонта и чистки черные в трещинах солдатские ботинки. Подпоясан был куском все той же веревки, завязанной узлом, конец которой был заправлен в карман. В руках – такого же непонятного цвета солдатская шинель и котомка, наполненная каким-то нехитрым скарбом.
Но его внешность удивляла окружающих больше всего. Несмотря на мужскую одежду, его нос, губы, подбородок, лоб имели явно женские черты. Голубые лучистые глаза источали ту теплоту и доброжелательность, которые присущи только жительницам средней полосы России. А тонкие длинные пальцы, оканчивающиеся давно не стриженными и неухоженными ногтями, были явно не мужскими.
Чуть раньше мальчишки могли видеть это создание возле своего любимого, расположенного на первом этаже кимовского жилого дома магазина. Дома именовались так по названию трикотажной фабрики имени КИМ (Коммунистический интернационал молодежи), которая построила их для своих работников. Пробегая мимо входной двери и устремляясь за своими любимыми сладкими хрустящими кукурузными хлопьями они с интересом наблюдали как этот персонаж сидел на разложенной на земле шинели, глядел на какую-то цветную бумажку, где был изображен бородатый старичок, прикладывал три пальца поочередно то ко лбу, то к плечам, то к животу и что то шептал, низко наклоняя голову после каждого такого движения.
Сердобольные покупатели и жители рабочей слободки время от времени опускали в его алюминиевую кружку медные монеты или клали на разложенную газету булочки-сайки, конфеты подушечки или плавленый сырок. И в ответ на каждое благодеяние он вглядывался в благотворителя своими небесно-голубыми глазами, касался пальцем крестика на шапке и произносил: «Спасет вас Спаситель».
От бабушки Сашки Смирнова мальчишки слышали, что этого человека в народе называют Ваней-Дуней.
Однажды вечером Саша поведал товарищам эту загадочную и казавшуюся нам такой таинственной историю.
— Так вот, пацаны, — начал мальчик. — Наша бабка приехала недавно из деревни. Ходит в церковь каждую неделю. Уж папа чего только не делал, чтобы отучить ее от этой вредной привычки. Он и книжки старинные прятал и вместо икон портреты членов политбюро вешал, и брошюры ей антирелигиозные вслух читал. Только она уперлась и повторяет: «Сами живите, как хотите, а я без Бога не могу. Вот представлюсь, тогда и останетесь без веры. А пока потерпите. О какой вере говорила бабушка, Сашок не понимал. Но после таких слов старушка почему-то всегда начинала плакать, гладить внуков по голове и давать им тонкие кусочки сахара, отколотые от большого куска рафинада специальными маленькими щипчиками. Словно опасалась, что после ее смерти они не отведают такого угощения.
Так вот один раз бабушка, собрав вокруг себя внуков и усадив их на сколоченные отцом и покрашенные коричневой половой краской, маленькие скамеечки сказала: «Ваню — Дуню не трогайте. Она добрая и несчастная женщина. И поведала детям эту историю.
В одном небольшом городе жили два человека: простой рабочий парень и девушка Дуняша. Девочке было шестнадцать лет. Она окончила восьмилетку, пошла, работать на трикотажную фабрику. Там и познакомилась с этим высоким, широкоплечим, чернявым и очень добрым парнем. Он одевался в черное длинное полупальто или темно-синий двубортный пиджак, такие же брюки и всегда до блеска начищенные тонкие яловые сапоги. Улыбчивого парня звали Иваном. Им было хорошо вместе. Теплыми весенними вечерами, когда сквозь облака будоражащего кровь аромата сирени молодые люди шли пешком домой, Ваня рассказывал о своих, погибших в лихолетье социалистических будней родителях. Тогда Дуняша и узнала, что отец парня был сельским священником. Его расстреляла оголтелая толпа устроителей новой, по их понятиям правильной жизни. Мама умерла через полгода. Ее больное сердце не выдержало одиночества и постоянных переживаний за судьбу сына Ивана. Парень никогда не злился на убийц отца, не было у него озлобленности или обиды. Наоборот он всегда говорил, что не надо судить людей, Господь сам все устроит. Иван рассказывал Дуняше, воспитанной совсем в другой среде о жизни в старые времена, называя свои повествования житиями.
Вот в один из таких вечеров и поведал он о святой Ксении, которая жила в Петербурге, после смерти мужа надела мужскую одежду и перестала откликаться на свое имя.
Время шло к лету и свадьбе. Мать Дуняши, видя взаимную симпатию молодых людей, в один из вечеров достала откуда-то из-за печки аккуратно и бережно завернутую в белую тряпицу иконку Божией Матери. Зашептала незнакомые для Дуни слова, а потом, перекрестив образком воздух, произнося при этом: «Во имя Отца, Сына И Святого Духа» поочередно поднесла к губам молодых эту старинную пахнущую дымом иконку. «Благословляю вас, живите долго и счастливо».
Все утро следующего воскресного дня Дуняша летала по дому словно на крыльях. Хлопотала, примеряла свое заготовленное еще загодя, вышитое покойной ныне бабушкой свадебное платье. Прикалывала к волосам самодельную фату. Пела какие-то песенки и вдруг остановилась как вкопанная. В дом прибежала растрепанная и сильно взбудораженная соседка. Она голосила что-то про горе, убивцев которые бонбят наши города. Какое горе могло быть, если так счастлива была Дуняша. «Наверное, это ошибка,- подумала девушка. Но ошибки не было. Страшное слово «Война» заполнило все вокруг.
Через несколько дней Иван уехал на фронт. Даша с мамой провожали его на вокзале. Плакали, желали скорой победы, но Дашино сердце подсказывало, что они видятся в последний раз.
Минуло два месяца. Шла народная, кровопролитная, коснувшаяся судьбы каждого русского человека, безпощадная отечественная война. Однажды днем в дверь постучал однорукмй, контуженый в первые дни войны, а потому комиссованный почтальон Петрович. Он протянул нежно голубой конверт с печатью вместо почтовой марки.
Что было дальше Дуня помнила лишь смутно… Запомнились только обрывки фраз: «Поплачь дочка, легче будет…», « Бывают, что ошибаются…», «Сейчас у всех горе».
На следующий день ноги сами принесли девушку в полуразрушенную церковь. Батюшка отец Феофан был в отъезде и в церкви хозяйничала одна тетя Шура. Она несла на себе десяток послушаний, Была старостой, алтарником, читала на службах Евангелия, пела вместе с батюшкой, ну, а, кроме того, готовила еду, убирала, ставила свечки, пекла просфоры и делала многое другое. Она выполнила просьбу Дуняши, подвела ее к иконе Богородицы и рассказала как ей помолиться. Девушка встала на колени. Начала повторять заветные слова молитвы, после каждого раза наклоняясь вниз и касаясь губами прохладного чисто вымытого пола.
Она находилась вне времени и пространства. И тут услышала голос. Очень добрый, такой, что проникал в самое сердце. Он заставил замолкнуть уста и обраться в слух.
«Не плач, а поезжай в город Симбирск. Надо молиться за этот город. Там силы зародились, которые Россию перевернули. Будешь там жить, все будет хорошо. И с Иваном скоро встретишься. Больше девушку никто в этом городе не видел.
Уже лет через семь одна из соседок поехала в Ульяновск к своей золовке. И увидела возле церкви Дуню в мужском обличии. Тихонько подошла. Положила в кружку пятак. И услышала слова, которые поначалу приняла за бред сумасшедшей.
«Ваня дома. Дуня здесь,
Бережет девичью честь,
Скоро небо станет ближе,
И родного я увижу».
… Вот этот загадочный человек и шел мимо дворовых мальчишек.
Надо сказать, что ребята постарше часто издевались над ней. Однажды, например, похитили у нее кружку с мелочью. В другой раз привязали к ноге консервную банку и бежали сзади, выкрикивая всякие непристойности. Пока Ваня-Дуня шла к своей землянке, расположенной возле самого края обрыва.
Вот и в этот раз они решили позабавиться над этим беззлобным и все прощающим человеком.
Санька Петров постарше и покрепче других, жестокий и безжалостный мальчишка, который отличался тем, что мог сбросить с крыши котенка или свернуть голову обитавшему на чердаке голубю, схватил наполовину полное ведро и полез на дерево, которое росло возле края тротуара. Он примостился на толстой ветке, взял ведро в руки и затаился. А когда Ваня-Дуня проходила мимо перевернул его вверх дном и окатил ковыляющего восвояси человека струей воды. Та остановилась, стала креститься ии полез на дерево, которое росло возле края тротуара. о мог сбросить с крыши котенкаилии прох
повторять: «Прости его Господи, он хороший, только шалун». А потом мы услышали фразу, которая стоит в ушах и сегодня. Это были стихи:
«Дуню Ванину умыли,
Смыли много-много пыли,
Я теперь к тебе приеду
После вторника в середу».
Ранним утром в среду в нашем городе случился страшный оползень. Землянка Вани-Дуни, которая стояла на краю обрывистого глинистого берега, как по маслу сползла вниз. И от нее ничего не осталось. Где была в это время обитательница жилища, не знает никто. Но после этого она исчезла.
Почему сегодня, во время Великого поста вспомнилась эта история? Я не уверен, что память сохранила все достоверно. Может быть дело было совсем не так. Но почему-то в последнее время эта странная женщина вспоминается мне все чаще. Сегодня в день, предшествующий времени очищения и духовного роста хочется вместе с тысячами, миллионами православных верующих людей сказать от имени всех моих сверстников, друзей детства и юности простую и вместе с тем всеобъемлющую фразу, обращаясь и к рабе Божией Евдокии: «Простите нас Христа ради». Иначе нельзя жить дальше.
Михаил Щербак

Главный редактор «Православной народной газеты»
Прощеное воскресенье 2008 года.